It's okay, fetishes are the first step to happiness/Тачи, ты одна как гайнакс или триггер
Вторник
Ничего нового. Существовал."Вот этого как раз и надо остерегаться -- изображать странным то,
в чем ни малейшей странности нет.
Дневник, по-моему, тем и опасен: ты все время начеку, все преувеличиваешь и
непрерывно насилуешь правду. С другой стороны, совершенно очевидно, что у
меня в любую минуту -- по отношению хотя бы к этому футляру или к любому
другому предмету -- может снова возникнуть позавчерашнее ощущение. Я должен
всегда быть к нему готовым, иначе оно снова ускользнет у меня между пальцев.
Не надо ничего, а просто тщательно и в мельчайших подробностях
записывать все, что происходит."
____
Думаю, что изменился я, -- это самое простое решение. И самое
неприятное. Но все же я должен признать, что мне свойственны такого рода
внезапные превращения. Дело в том, что размышляю я редко и во мне
накапливается множество мелких изменений, которых я не замечаю, а потом в
один прекрасный день совершается настоящая революция.
_______
"Правда и то, что уже давным-давно ни одна душа не интересуется, как я провожу время.
Когда живешь один, вообще забываешь, что значит рассказывать: правдоподобные истории исчезают вместе с друзьями.
События тоже текут мимо: откуда ни возьмись появляются люди, что-то говорят,
потом уходят, и ты барахтаешься в историях без начала и конца -- свидетель
из тебя был бы никудышный. Зато все неправдоподобное, все то, во что не
поверят ни в одном кафе, -- этого хоть пруд пруди."
______
А я живу один, совершенно один. Не разговариваю ни с кем и никогда;
ничего не беру, ничего не даю. Самоучка не в счет. Есть, конечно, Франсуаза,
хозяйка "Приюта Путейцев". Но разве я с ней разговариваю? Иногда после
ужина, когда она подает мне кружку пива, я спрашиваю:
-- У вас сегодня вечером найдется минутка?
Она никогда не говорит "нет", и я иду за ней следом в одну из больших
комнат на втором этаже, которые она сдает за почасовую или поденную плату. Я
ей не плачу -- мы занимаемся любовью на равных. Она получает от этого
удовольствие (мужчина ей нужен каждый день, и кроме меня у нее есть еще
много других), а я освобождаюсь от приступов меланхолии, причины которой мне
слишком хорошо известны. Но мы почти не разговариваем. Да и к чему? Каждый
занят собой, впрочем, для нее я прежде всего клиент ее кафе.
_________
Чтобы к ним приобщиться, довольно почувствовать себя хоть капельку
одиноким -- ровно настолько, чтобы на некоторое время освободиться от
правдоподобия. Но я всегда оставался среди людей, на поверхности
одиночества, в твердой решимости при малейшей тревоге укрыться среди себе
подобных -- по сути дела, до сих пор я был просто любителем.
_______
Наверно, с одиночеством нельзя играть "по маленькой".
______
Среди этих веселых и здравых голосов я один. Парни вокруг меня все время говорят друг с другом, с ликованием обнаруживая, что их взгляды совпадают. Господи, как они дорожат тем, что все думают одно и то же. Стоит только посмотреть на выражение их лиц, когда среди них появляется вдруг человек с взглядом, как у вытащенной из воды рыбы, устремленным внутрь себя, человек, с которым ну никак невозможно сойтись во мнениях.
______
Я уверен, это ее гложет, но исподволь, неторопливо: она крепится, она
не в состоянии ни утешиться, ни отдаться своему горю. Она думает о своем
горе понемножку, именно понемножку, капельку сегодня, капельку завтра, она
извлекает из него барыш. В особенности на людях, потому что ее жалеют, да к
тому же ей отчасти приятно рассуждать о своей беде благоразумным тоном,
словно давая советы. Я часто слышу, как, оставшись в номерах одна, она
тихонько мурлычет, чтобы не думать. Но целыми днями она ходит угрюмая, чуть
что никнет и дуется.
-- Это сидит вот здесь, -- говорит она, прикладывая руку к груди. -- И
не отпускает.
Она расходует свое горе, как скупец. Должно быть, она так же скупа и в
радостях. Интересно, не хочется ли ей порой избавиться от этой однообразной
муки, от этого брюзжанья, которое возобновляется, едва она перестает
напевать, не хочется ли ей однажды испытать страдание полной мерой, с
головой уйти в отчаяние.
Впрочем, для нее это невозможно -- она зажата.
_________
я начинаю думать, что доказать вообще никогда ничего нельзя. Все это частные гипотезы, опирающиеся на факты, -- но я чувствую, что исходят они от меня, это просто способ обобщить мои сведения.
______
Отличный день, чтобы критически оценить самого себя: холодные лучи,
которые солнце бросает на все живое, словно подвергая его беспощадному суду,
в меня проникают через глаза: мое нутро освещено обесценивающим светом. Я
знаю, мне хватит четверти часа, чтобы дойти до крайней степени отвращения к
самому себе. Дудки. Мне это ни к чему. (...)Я сижу, уронив
руки, или пишу какие-то жалкие слова, зеваю и жду, чтобы настал вечер. Когда
стемнеет, я вместе со всеми окружающими предметами вырвусь из этой мути.
____________
Но время слишком емкое, его не заполнишь. Что в него ни опустишь, все размягчается и растягивается.
______
Сейчас зазвучит припев -- он-то и нравится мне больше всего, нравится,
как он круто выдается вперед, точно скала в море. Пока что играет джаз;
мелодии нет, просто ноты, мириады крохотных толчков. Они не знают отдыха,
неумолимая закономерность вызывает их к жизни и истребляет, не давая им
времени оглянуться, пожить для себя. Они бегут, толкутся, мимоходом наносят
мне короткий удар и гибнут. Мне хотелось бы их удержать, но я знаю: если мне
удастся остановить одну из этих нот, у меня в руках окажется всего лишь
вульгарный, немощный звук. Я должен примириться с их смертью -- более того,
я должен ее ЖЕЛАТЬ: я почти не знаю других таких пронзительных и сильных
ощущений.
____
На досках еще держатся обрывки афиш. Красивое лицо на фоне
звездообразно изорванного зеленого клочка искажено гримасой ненависти, под
носом кто-то пририсовал закрученные кверху усы. На другом обрывке можно
разобрать намалеванное белыми буквами слово "чистюля", из которого сочатся
красные капли -- может быть, кровь. Не исключено, что это лицо и это слово
составляли части одной афиши. Теперь афиша изодрана в клочья, простые
соединявшие их по изначальному замыслу связи распались, но между
искривленным ртом, каплями крови, белыми буквами, окончанием "юля" само
собой возникло новое единство; словно какая-то неутомимая, преступная
страсть пытается выразить себя с помощью этих таинственных знаков.
______
Быть может, в начале прошлого столетия эта площадь, выложенная розовой
брусчаткой и окруженная домами, создавала радостное впечатление. Сейчас есть
в ней что-то сухое, неприятное, даже жутковатое. Виноват в этом дяденька на
пьедестале. Отлив этого ученого мужа в бронзе, его превратили в колдуна.
______
Веки его опущены, и я без помех могу любоваться его
красивыми, загнутыми, как у женщины, ресницами. От него пахнет застарелым
табаком, к которому, когда он дышит, примешивается сладковатый запах
шоколада. (ку-фу-фу)
_______
Ничего нового. Существовал."Вот этого как раз и надо остерегаться -- изображать странным то,
в чем ни малейшей странности нет.
Дневник, по-моему, тем и опасен: ты все время начеку, все преувеличиваешь и
непрерывно насилуешь правду. С другой стороны, совершенно очевидно, что у
меня в любую минуту -- по отношению хотя бы к этому футляру или к любому
другому предмету -- может снова возникнуть позавчерашнее ощущение. Я должен
всегда быть к нему готовым, иначе оно снова ускользнет у меня между пальцев.
Не надо ничего, а просто тщательно и в мельчайших подробностях
записывать все, что происходит."
____
Думаю, что изменился я, -- это самое простое решение. И самое
неприятное. Но все же я должен признать, что мне свойственны такого рода
внезапные превращения. Дело в том, что размышляю я редко и во мне
накапливается множество мелких изменений, которых я не замечаю, а потом в
один прекрасный день совершается настоящая революция.
_______
"Правда и то, что уже давным-давно ни одна душа не интересуется, как я провожу время.
Когда живешь один, вообще забываешь, что значит рассказывать: правдоподобные истории исчезают вместе с друзьями.
События тоже текут мимо: откуда ни возьмись появляются люди, что-то говорят,
потом уходят, и ты барахтаешься в историях без начала и конца -- свидетель
из тебя был бы никудышный. Зато все неправдоподобное, все то, во что не
поверят ни в одном кафе, -- этого хоть пруд пруди."
______
А я живу один, совершенно один. Не разговариваю ни с кем и никогда;
ничего не беру, ничего не даю. Самоучка не в счет. Есть, конечно, Франсуаза,
хозяйка "Приюта Путейцев". Но разве я с ней разговариваю? Иногда после
ужина, когда она подает мне кружку пива, я спрашиваю:
-- У вас сегодня вечером найдется минутка?
Она никогда не говорит "нет", и я иду за ней следом в одну из больших
комнат на втором этаже, которые она сдает за почасовую или поденную плату. Я
ей не плачу -- мы занимаемся любовью на равных. Она получает от этого
удовольствие (мужчина ей нужен каждый день, и кроме меня у нее есть еще
много других), а я освобождаюсь от приступов меланхолии, причины которой мне
слишком хорошо известны. Но мы почти не разговариваем. Да и к чему? Каждый
занят собой, впрочем, для нее я прежде всего клиент ее кафе.
_________
Чтобы к ним приобщиться, довольно почувствовать себя хоть капельку
одиноким -- ровно настолько, чтобы на некоторое время освободиться от
правдоподобия. Но я всегда оставался среди людей, на поверхности
одиночества, в твердой решимости при малейшей тревоге укрыться среди себе
подобных -- по сути дела, до сих пор я был просто любителем.
_______
Наверно, с одиночеством нельзя играть "по маленькой".
______
Среди этих веселых и здравых голосов я один. Парни вокруг меня все время говорят друг с другом, с ликованием обнаруживая, что их взгляды совпадают. Господи, как они дорожат тем, что все думают одно и то же. Стоит только посмотреть на выражение их лиц, когда среди них появляется вдруг человек с взглядом, как у вытащенной из воды рыбы, устремленным внутрь себя, человек, с которым ну никак невозможно сойтись во мнениях.
______
Я уверен, это ее гложет, но исподволь, неторопливо: она крепится, она
не в состоянии ни утешиться, ни отдаться своему горю. Она думает о своем
горе понемножку, именно понемножку, капельку сегодня, капельку завтра, она
извлекает из него барыш. В особенности на людях, потому что ее жалеют, да к
тому же ей отчасти приятно рассуждать о своей беде благоразумным тоном,
словно давая советы. Я часто слышу, как, оставшись в номерах одна, она
тихонько мурлычет, чтобы не думать. Но целыми днями она ходит угрюмая, чуть
что никнет и дуется.
-- Это сидит вот здесь, -- говорит она, прикладывая руку к груди. -- И
не отпускает.
Она расходует свое горе, как скупец. Должно быть, она так же скупа и в
радостях. Интересно, не хочется ли ей порой избавиться от этой однообразной
муки, от этого брюзжанья, которое возобновляется, едва она перестает
напевать, не хочется ли ей однажды испытать страдание полной мерой, с
головой уйти в отчаяние.
Впрочем, для нее это невозможно -- она зажата.
_________
я начинаю думать, что доказать вообще никогда ничего нельзя. Все это частные гипотезы, опирающиеся на факты, -- но я чувствую, что исходят они от меня, это просто способ обобщить мои сведения.
______
Отличный день, чтобы критически оценить самого себя: холодные лучи,
которые солнце бросает на все живое, словно подвергая его беспощадному суду,
в меня проникают через глаза: мое нутро освещено обесценивающим светом. Я
знаю, мне хватит четверти часа, чтобы дойти до крайней степени отвращения к
самому себе. Дудки. Мне это ни к чему. (...)Я сижу, уронив
руки, или пишу какие-то жалкие слова, зеваю и жду, чтобы настал вечер. Когда
стемнеет, я вместе со всеми окружающими предметами вырвусь из этой мути.
____________
Но время слишком емкое, его не заполнишь. Что в него ни опустишь, все размягчается и растягивается.
______
Сейчас зазвучит припев -- он-то и нравится мне больше всего, нравится,
как он круто выдается вперед, точно скала в море. Пока что играет джаз;
мелодии нет, просто ноты, мириады крохотных толчков. Они не знают отдыха,
неумолимая закономерность вызывает их к жизни и истребляет, не давая им
времени оглянуться, пожить для себя. Они бегут, толкутся, мимоходом наносят
мне короткий удар и гибнут. Мне хотелось бы их удержать, но я знаю: если мне
удастся остановить одну из этих нот, у меня в руках окажется всего лишь
вульгарный, немощный звук. Я должен примириться с их смертью -- более того,
я должен ее ЖЕЛАТЬ: я почти не знаю других таких пронзительных и сильных
ощущений.
____
На досках еще держатся обрывки афиш. Красивое лицо на фоне
звездообразно изорванного зеленого клочка искажено гримасой ненависти, под
носом кто-то пририсовал закрученные кверху усы. На другом обрывке можно
разобрать намалеванное белыми буквами слово "чистюля", из которого сочатся
красные капли -- может быть, кровь. Не исключено, что это лицо и это слово
составляли части одной афиши. Теперь афиша изодрана в клочья, простые
соединявшие их по изначальному замыслу связи распались, но между
искривленным ртом, каплями крови, белыми буквами, окончанием "юля" само
собой возникло новое единство; словно какая-то неутомимая, преступная
страсть пытается выразить себя с помощью этих таинственных знаков.
______
Быть может, в начале прошлого столетия эта площадь, выложенная розовой
брусчаткой и окруженная домами, создавала радостное впечатление. Сейчас есть
в ней что-то сухое, неприятное, даже жутковатое. Виноват в этом дяденька на
пьедестале. Отлив этого ученого мужа в бронзе, его превратили в колдуна.
______
Веки его опущены, и я без помех могу любоваться его
красивыми, загнутыми, как у женщины, ресницами. От него пахнет застарелым
табаком, к которому, когда он дышит, примешивается сладковатый запах
шоколада. (ку-фу-фу)
_______
@темы: (с)тырено